Н. Н. Суханов утверждал, что Ленин, «видимо, чувствовал себя неважно и говорил не особенно удачно», однако само его появление вызвало «огромное любопытство» со стороны провинциальных делегатов. Революционная демократия – так по-прежнему именовали себя умеренные социалисты – боялась не только власти, но и ответственных решений. Ленин, выкрикнувший из зала, что «есть такая партия» – партия, готовая взять на себя всю полноту ответственности за судьбы страны, – не мог не впечатлить присутствующих. Можно сказать, что дело было сделано: предложен моментальный выход из затянувшейся неопределенности.

9 июня, выступая на съезде по вопросу об отношении к продолжающейся войне, Ленин заявил, что, только осуществив полный разрыв с империалистической политикой на международной арене и внутри страны, русская революция может опереться на угнетенные классы европейских стран и движение угнетенных народов России и мира. Фактически это был план развертывания мировой революции. Воздействие этой речи Керенский вновь попытался нейтрализовать ставшим обычным заявлением о сходстве мирной программы Ленина с заявлением Леопольда Баварского. Вряд ли это сработало. Ф. А. Степун разглядел в выступлении Ленина другое:

Характерно, что Ленину удачно подыграли Луначарский и Троцкий, выступившие с довольно умеренными предложениями. Первый предложил создание временного парламента из 300 делегатов съезда, пополненного сотней представителей Петроградского Совета. Троцкий, со своей стороны, уверял, что выжидательная политика нынешней власти, подобная «примирительной камере», может «подкопать» устои Учредительного собрания. Создалась иллюзия, что большевики не просто критикуют, они обладают реальной программой преодоления нарастающего кризиса.

Как и следовало ожидать, съезд Советов поддержал коалиционное правительство, отклонил предложения большевиков и намеревался одобрить готовящееся наступление на фронте. Это вызвало ожидаемый отклик. Большевики попытались превратить предстоящее оборонческое шествие в антивоенную манифестацию. Но ситуацией они не владели. 8 июня 1917 года забастовали рабочие 29 заводов Петрограда. Однако эпицентром потенциальных беспорядков считался 1‑й пулеметный полк, где верховодил большевик прапорщик А. Я. Семашко (расстрелянный в 1937 году). Возникла ситуация нервной неопределенности. Опасаясь вооруженных эксцессов, ВЦИК отменил демонстрацию, затем она была перенесена на неделю. Эсеро-меньшевистские лидеры решили провести ее 18 июня 1917 года под знаком доверия Временному правительству. Вопреки их ожиданиям в 500-тысячной демонстрации преобладали лозунги «Вся власть Советам!», «Долой 10 министров-капиталистов!», «Хлеба, мира, свободы!».

Произошло и нечто неожиданное. 18 июня 1917 года анархистка М. Г. Никифорова организовала отряд из 60–70 рабочих Выборгского района. Отряд двинулся к Крестам, где собралось более тысячи человек, некоторые из них были вооружены. Но разгрома тюрьмы не последовало: в результате переговоров было освобождено несколько большевиков. В ответ появилось распоряжение о выселении анархистов с дачи Дурново, где они обосновались. Анархисты пытались сопротивляться, причем особенно активен был матрос А. Г. Железняков, будущий руководитель «разгона» Учредительного собрания. В результате случайности погиб 33-летний анархист Ш. А. Аснин. Это был колоритный тип с выразительной татуировкой на спине: половой член и надпись из трех букв. Соответствующее фото было предъявлено делегатам съезда Советов, что несколько остудило страсти по поводу его гибели.

Демонстрации прошли и в других районах страны. Лозунги «Долой 10 министров-капиталистов!» и «Вся власть Советам!», «Мир без аннексий и контрибуций!» были заметны в Москве, Киеве, Риге, Харькове, ряде других городов. Но вряд ли демонстранты сознательно склонялись к поддержке большевиков. В Калуге оборонческие и большевистские лозунги мирно соседствовали друг с другом. Зато в Гельсингфорсе солдаты несли лозунги «Долой представителей буржуазии из министерства!», «Долой сепаратный мир и царские тайные договоры!», «Да здравствует народный контроль над промышленностью!», «Конфискация военной прибыли!». Здесь чувствовались плоды большевистской пропаганды.

Происходящему не следовало удивляться. Социалистические лидеры вели себя так, будто существующая власть должна благоволить их бесконечным разглагольствованиям по поводу неспешного воплощения их теоретических доктрин. Вдобавок ко всему им казалось, что массы готовы терпеть непонятные им словесные потоки. В общем, сами того не замечая, они упорно подогревали социальный взрыв.

Общественное недовольство готово было прорваться по любому поводу. 18 июня в Ростове-на-Дону проходила пропагандистская акция по случаю сбора средств для «Займа свободы». Но развитие событий предопределил слух (возможно, пущенный большевиками) о том, что собранные драгоценности и деньги «буржуи» собираются умыкнуть. Реакция оказалась характерной: часть солдат ворвалась в банк, чтобы охранять опечатанные пожертвования. Тем временем перед зданием банка толпы солдат под звуки «Марсельезы» учинили настоящий погром. Пронесся слух, что на следующий день произойдет раздел капиталов и имущества «буржуев». Ростовские события показали, что искра подозрения к эксплуататорам способна в любое время зажечь пожар бунта.

Немногие замечали, что звать в бой во имя будущего «безвоенного» мира нелепо. Проще вообще не воевать – именно так мог рассуждать обычный солдат. Один из публицистов писал:

Тем не менее социалистические политики следовали именно такой логике.

Между тем общественная истерия находила свое естественное – гендерное – воплощение. По некоторым уездным городам Тверской губернии прокатилась волна бабьих бунтов, связанных с распределением продовольствия. В Уфе в начале мая власти всерьез опасались «беспорядков на продовольственной почве» в связи с намечаемым митингом солдаток. В этом же месяце в Казани солдатки прошлись по городу с флагами и плакатами, требуя улучшения своего положения. Они требовали сахара и белого хлеба. Большевистские агитаторы, смекнув, что известного рода лозунгами и посулами можно успешно воздействовать на определенные категории трудящихся, зачастили к солдаткам. Так, в Минске они ухитрились поставить под свой контроль комитет городской думы, занимавшийся выдачей им специальных пайков, а затем организовали специальные справочные столы, которые использовали также в собственных агитационных интересах. Примечательно, что здесь в середине июня в связи с сокращением размеров пайка взбунтовались женщины-беженки, милиция оказалась не в состоянии успокоить «разъяренных баб». В результате местные власти вынуждены были сохранить старые нормы распределения продуктов. Нечто подобное произошло и в Москве. В Архангельске среди заводских работниц распространялись слухи, что за вступление в партию большевиков «будто бы выдают ситец». Были и более впечатляющие случаи. В июне из Юрьева Лифляндской губернии сообщали, что под влиянием большевистской агитации в городскую продовольственную комиссию ворвались 30 женщин во главе с бывшей содержательницей публичных домов и потребовали выдачи сахара, после чего приступили к самочинным обыскам у частных лиц. А когда власти попытались воспрепятствовать этому, местный Совет вынес постановление об аресте городского головы и эстляндского губернского комиссара. Нечто подобное происходило и в ряде других мест. Самозваные «вожди пролетарских масс» апеллировали к общественной истерии, хотя Ленин не уставал твердить об опоре на «классовую сознательность» самых «передовых» рабочих.